Бугаенко П.А.
Детство и юность в родном городе // Бугаенко П.А. Константин Федин : Личность.
Творчество. Саратов, 1980. Ч. 1: Личность. С. 17-27.
<…>
24 февраля 1892 года
в маленьком дворовом флигельке по Большой Сергиевской улице Саратова в семье
служащего писчебумажного магазина родился сын Костя. “Я родился на Большой
Сергиевской улице. Это говорила мне моя мать, в доме, который находился против
Сергиевской церкви. Церковь эту я помню потому, что проходил мимо нее не раз,
смотрел на нее снизу, то есть с берега Волги, видел ее хорошо на Большой
Сергиевской улице. Но следов того домика я не видел, мама говорила, что он
как-то исчез: то ли он завалился, то ли, он сгорел”, — вспоминал писатель в
1959 году[1].
Нет теперь в Саратове ни Сергиевской церкви, ни Большой Сергиевской улицы — это
улица Чернышевского, а на месте, где стояла действительно “красивая”, какая-то
“легкая” (такой запомнил ее писатель) Сергиевская церковь, сооружено здание
научно-исследовательского института ортопедии и восстановительной хирургии.
Родители Кости
Федина были людьми небогатыми, часто меняли квартиры в поисках лучшего
устройства. Как правило, это были маленькие, приземистые флигельки,
располагавшиеся сравнительно недалеко от Волги.
Фотоснимок одного
такого флигеля во дворе дома Загрекова (на бывшей Ильинской, ныне Чапаевской
улице) дает о них представление.
В письме к Г.В.
Рассохину от 13 ноября 1964 года Константин Александрович сообщил “топографию”
мест, где жила семья Фединых: “...мне сейчас забавным показалось вспомнить,
наконец, все наши квартирки и “флигельки”, в которых семья то ютилась, то
“проживала” в Саратове со времени появления моего на свет.
Отец, Александр
Ерофеевич, как видно, следовал мудрой пословице: рыба ищет — где глубже,
человек — где лучше. До 50 лет он все искал, пока не выстроил себе дома и либо
утешился, либо уж — с войною — стало не до поисков.
Так вот. Со слов
матери знаю, что родился в дворовом флигеле где-то напротив (и чуть наискосок)
церкви Сергия, в коей был крещен. И это, значит, первый адрес.
1) Большая
Сергиевская.
2) Плац-парад. Самая
ранняя память, но стертая.
3) Белоглинская.
Тоже помнятся один-два случая. Не уверен даже — не Угодниковская ли улица? Но
где-то неподалеку от плац-парада.
Далее идут
воспоминания точные:
4) Царицынская ул.
(между М. Сергиевской и Полицейской). Тут множество картин, событий,
приключений. Отсюда пошел в училище. Здесь начал “тянуть смычок”. Годы с 1897 —
98-го (приблизительно) до 1901 (точно).
5) Ильинская, близ
Константиновской, дом Загрекова. Это годы 1901—1903 (или 1904)...
6) Малая Казачья ул.
1904 — 1905 гг. не больше года.
7) Смурский пер.
1905 —1908. Достопамятные мои
отроческие драмы: два побега, брошенное ученье, магазин “и все такое прочее”.
Но и путешествия по Волге, первые увлечения. И первые “книги жизни”
(Лермонтов!).
8) Московская ул.,
близ Ильинской, 1908 — 1909. Отсюда отъезд в Козлов, и с этих лет в Саратов
только наездами.
9) Соборная ул.,
ниже Московской, 1910—1911 гг.
10) Ильинская ул.,
против Цирка. 1911 —1913 гг. Лето 1911 — я уже студент.
Этим летом я — один
“за хозяина” дома и в магазинах (отец и мать уезжают...). Потом приезд Шуры[2]
и я с нею в большом плавании — до Астрахани, оттуда в Нижний и назад в Саратов.
11) Цыганская ул.—
переезд в отстроенный дом летом 1913 года. Я с отцом один, новосельничаем,—
мама на даче в Поливановке”[3].
Так обстоятельно и
точно расписал Константин Александрович двадцатилетние странствования семьи.
Немногое сохранилось
теперь от этих “флигельков” дворов и домиков. В первозданном виде ныне сохраняются
дома в Смурском переулке и по улице Кутякова, Остальные улицы не только
переменили свои названия, но весьма изменили свой облик, уже не напоминающий
старый Саратов.
В письме к автору
этой работы от 20 августа 1950 года Федин отмечал: “После моего рождения семья
меняла много квартир, пока в 1905 году отец не купил дом в Смурском переулке,
где мы прожили до лета 1908 года”[4].
В старом Саратове,
на различных кривых улицах и пыльных дворах, вблизи Волги и прошли детские и
ранние отроческие годы будущего писателя.
В конце прошлого
века Саратов уже был большим торгово-промышленным городом, центром огромного
сельскохозяйственного степного, поволжского края. В год рождения Федина в
Саратове жило 120 тысяч человек. Глебучев овраг, Монастырская слобода, вокзал и
открытая в 1870 году железная дорога, кожевенный завод ограничивали большой
многоугольник, на которому располагался город.
Все тянулось к
Волге, она была и поилицей, и кормилицей, и главной достопримечательностью
города. По ней ходили пассажирские пароходы, плыли дощаники, плоты, лодки, у
набережной стояли “конторки” пароходных обществ “Самолет”, “Кавказ и Меркурий”,
“Русь”. Сама набережная была пыльной, грязной, у пристаней заваленной всякими
товарами. Вдоль нее шла убогая Миллионная улица с жалкими домишками бедноты,
прозванная так словно в насмешку. Вот какие впечатления детства на Волге
западали в сознание Кости Федина.
Среди волжских
городов того времени Саратов уже имел славу благоустроенного и культурного
города, который в семье Федина горделиво именовали “столицей Поволжья”. Около
60 километров мощеных улиц, свыше 1,5 тысячи уличных фонарей, водоразборные
колонки, двух и трехэтажные дома помещиков и купцов. Среди архитектурных
достопримечательностей Саратова — так называемый “Корнилов дом” (сохранился и
ныне на углу проспектов Ленина и Чернышевского). На южной окраине "города
Институтская, или Парусиновая, роща. В центре города раскинулся сад “Липки”. В
городе уже было 69 школ, в которых обучалось свыше 7 тысяч учащихся, городская
библиотека в 20 тысяч книг, в 1873 году были открыты музыкальные классы. Славой
и украшением города стал основанный 1885 году внуком А.Н. Радищева А.П.
Боголюбовым художественный Радищевский музей. В городском театре играли местные
актеры, выступали именитые гастролеры. Местный историк С. Краснодубровский в
1891 году с гордостью писал: “В России есть только три города, которые по быстроте
своего развития превосходят Саратов, — это Петербург, Одесса и Харьков.
Саратову принадлежит четвертое место”[5].
На Большой
Сергиевской улице в старинном здании (относящемся еще к XVIII веку)
находилось Сретенское начальное училище (ныне — сооружающийся музей К.А. Федина
по проспекту Чернышевского, № 154). “Я здесь учился два года, узнал первую
грамоту. Это было в 1899—1901 гг., — писал Федин автору работы. — Учительница,
которая вела мой класс, проживала в полуподвальном этаже, два крайних окна
справа (по улице Чернышевского). Все три класса помещались в верхнем этаже”.
В письме А.В.
Храбровицкому 17 ноября 1946 года К. Федин весьма обстоятельно изложил свою
родословную, так сказать, “генеалогическое древо” фединского рода. “Мой дед
Ерофей Федин и бабушка Екатерина были крепостными господ Боборыкиных, владевших
деревней Пестравской-Знаменской Инсаровского уезда, где в 1863 году родился мой
отец. Дед, отданный барином в солдаты еще при Николае Первом, выслужив за
двадцать лет чин унтер-офицера и серебряную медаль, вернулся на родину больным
и умер в Пестравке, когда моему отцу исполнилось семь лет. К этому времени
бабушка уже перебралась в Пензу, забрав с собой мальчика, где и бедовала,
перебиваясь “в людях”. Сына она старалась обучать сначала у доморощенной
учительницы — по часослову, потом в школах и, наконец, отдала его тоже “в
люди”.
С одиннадцати до
шестнадцати лет отец мой проходил лютое ученье у столяра и в лавках пензенских
купцов — москательщика, хлеботорговца, а в 1879 году, в поисках более выносимой
жизни, вместе с матерью покинули Пензу навсегда, отправившись на подводах в
Саратов”[6].
Внук крепостного
крестьянина, человека, полной мерой хлебнувшего николаевскую солдатчину, сын
человека, в 11 лет отданного “в люди”, прошедшего жестокую школу у
мастера-хозяина и купцов, учившегося грамоте по часослову, — таковы ближайшие
предки будущего писателя. Характер Александра Ерофеевича Федина, круг его
интересов и культурных возможностей складывался в этих условиях и потом в
полной мере проявился в семейной жизни.
Вторая линия будущей
семьи Александра Ерофеевича проходила по-другому.
“Другой мой дед —
Павел Федорович Алякринский — был учителем Краснослободского женского училища.
Он женился на Пелагее Ивановне Машковой — дочери приходского священника
Владимирской церкви. <...> В этом селе родилась моя мать Анна Павловна в
1867 году и воспитывалась своим дедом, а моим прадедом Иоаном Машковым, потому
что и мать ее и отец умерли, когда она была совсем маленькой. <...> ее
детские годы протекали в обстановке патриархальной, среди отрад и печалей
сельского простодушного люда. <...>
После смерти дедушки
сироту увез из деревни ее дядя — народный учитель Семен Иванович Машков, брат
моей бабки Пелагеи Ивановны, и девочке пришлось пожить и в Наровчате, и в
Нижнем Ломове, пока обстоятельства не перебросили ее вместе с дядей в Саратов.
Так обеим пензенским
судьбам — моего отца и моей матери — предназначено было продолжаться в
Саратове, где они соединились в 1884 году и дали спустя восемь лет начало новой
судьбе, или биографии Константина Федина”[7].
Двадцать один год
было Александру Ерофеевичу и восемнадцать лет Анне Павловне, когда они в
ставшем уже навсегда родным Саратове составили молодую семью. Этой неустроенной
семье, без всяких родовых средств, пришлось мыкать горькую жизнь. Александр
Ерофеевич служил приказчиком в писчебумажной лавке купца Вакурова. Нужно было
считать каждую копейку, нужно было жить скупо и расчетливо. Особенно когда
увеличилась семья: в 1886 году родилась дочь Александра, а в 1892 году сын
Константин, тогда отцу было 29, а матери 26 лет.
Важнейшую роль в
семейной хронике Фединых сыграла семья Машковых, сам Семен Иванович Машков и
его жена Анна Андриановна. На Воскресенском кладбище в Саратове в одной ограде
покоится прах Александра Ерофеевича, Анны Павловны, Александры Александровны,
ее мужа Николая Петровича Солонина и Семена Ивановича Машкова и его жены Анны
Андриановны. Этим как бы объединяются две семьи, подчеркивается их неразрывная
и вечная связь.
Семья Машковых была
близка и дорога мальчику Косте. Здесь он получал первые незабываемые уроки
нравственности, духовного прозрения.
В уже цитированном
письме ко мне, вспоминая дом Сретенского училища и свои ученические годы, Федин
писал: “Но дом я знал гораздо раньше, чем пошел в классы, потому что в училище
преподавал дядя моей матери и мой крестный отец Семен Иванович Машков... К
Машковым (они были бездетны) семья наша ходила довольно часто, конечно, по
праздникам. Меня водили к ним с самого раннего детства — я помню себя здесь и
3, и 4-летним, т. е. примерно с 1895 года. Это была самая культурная семья из
всех наших близких и знакомых, ее у нас глубоко почитали, и Семен Иванович имел
большой авторитет образованного и достойнейшего человека даже в глазах моего
отца — человека весьма сварливого. Мать моя воспитывалась Машковыми, жила у них
в девичестве до выхода замуж за моего отца. ...Я очень много почерпнул в доме
Машковых в свои отроческие и юные годы — главным образом в отношении нравственных
представлений: что-то удивительно чистое, прямое, честное, любовное и строгое
было в этой паре — учителя и его жены”[8].
Строгий, богомольный, суровый отец, мягкая любящая, но робкая мать, весь уклад
домашней жизни, подчиненный точному расчету, действовал на мальчика удручающе.
И вот две отрады: Волга-красавица, Волга-труженица, с тысячами кишащих на ее
берегах людей, с сутолокой и толчеей, и большая, уютно обставленная квартира
учителя Машкова, которую посещали студенты и гимназисты, их разговоры и споры
слушал маленький Костя. Позже в понятия о красоте вливались впечатления “из
картинной галереи Радищевского музея, где было много отличных русских мастеров
и западных художников-барбизонцев, собранных известным Боголюбовым; из школьных
спектаклей, в которых участвовал и я; из драматических и оперных театров; из
уроков на скрипке...”[9]
С 1905 года Федины
утвердились в доме №13 по Смурскому переулку. Этот дом, и ныне сохранившийся в
переулке с тем же названием, весьма знаменателен в биографии Федина. В уже
цитированном письме он пишет: “Из этого дома я совершил побег в Москву, когда
мне было почти 16 лет, в декабре 1907 года. На снимке справа видна боковая
дверь, выходящая во двор (тогда впритык к углу до нее шел забор с воротами и
калиткой на улицу). Через эту дверь, спустившись из коридора, я удрал в момент,
когда мать находилась внизу, на кухне (два нижних окна слева). Мы занимали весь
верх. Моя комната — крайнее левое окно наверху. “Парадная” дверь относилась к
нашей квартире, т. е. так же, как боковая дворовая дверь, вела на лестницу в
коридор. Уходя из дома, я оставил боковую дверь незапертой, а только притворил
ее. Чтобы мать случайно не увидела меня через кухонные окна, я, выйдя через
калитку на улицу, пошел налево, к Нижней улице. Происходило это в часу
одиннадцатом утра... Я сейчас все это вижу, как преступник, которого потянуло к
месту злодеяния...”[10].
Отчаянный поступок
передает протест юноши против душной, домостроевской атмосферы, царившей в
доме.
С этим домом связаны
и первые впечатления событий 1905 года в Саратове, ожившие потом в романе
“Братья”. “Легко допустить, что Никита Карев в “Братьях” глядел через это окно,
когда в 1905 году погромщики избивали на углу Нижней поляка, которого потом
какая-то женщина вела по улице к водоразборной будке, стоявшей на углу
Смурского и Староострожной”[11].
Через это окно глядел на страшный мир Смурского переулка тринадцатилетний Костя
Федин.
“Это был дом, откуда
я наблюдал события 1905 года. Частично они отразились в книгах моих, особенно в
“Братьях”, где описан погром, имевший место тогда. Эта выступление
черносотенцев и сопротивление организованной рабочей бригады, небольшого
рабочего коллектива. Все это я видел изумленным взглядом мальчика, пораженного
испугом. События были жестокие. Но все же вместе с этим впечатлением тяжести
была какая-то особая музыка чувства, музыка надежд, непонятная, но очень
влекущая к себе”[12] — так через
полвека вспоминал писатель свои ощущения событий революции 1905 года.
Здесь, в этом доме,
по настоянию отца Костя учился игре на скрипке. “В городе учился на скрипке...
на концертах скрипачом и чтецом выступал... погромы с матерью в погребе
отсиживал... своего учителя (Гольдмана) в кухне под лестницу спрятал и луком
прикрыл — никогда не забуду”, — писал К.А. Федин в своей автобиографии,
опубликованной еще в 1922 году[13].
Отец не только
заставлял играть на скрипке, он мечтал пустить сына “по коммерции”. В 1901 году
отдал его учиться в Коммерческое училище, а летом ставил за прилавок в своем
маленьком писчебумажном магазине. “Коммерческое училище на бывшей
Константиновской улице (ныне здание Института механизации сельского хозяйства
имени М.И. Калинина По Советской, № 60) я не любил всю жизнь — оно связано с
самыми горькими переживаниями моей ранней юности”.
Жизнь давала
мальчику и свои “первые радости”: “...любил я Волгу, пристани, пароходы, горы,
“бараки” да улицы, где играл и озорничал с товарищами..: Вот как раз сегодня
встретил мальчуганов, которые “гоняют” по обледеневшим дорогам на коньках,
вспомнил — какое это было физическое наслаждение нестись на коньках по
утоптанному снегу тротуаров Смурского переулка, свернуть лихо за угол на Нижнюю
и мчаться дальше к Кокуевскому переулку... Или играть в “козны”, “подстенку”,
либо в “плиту” на том же Смурском. Всего этого не восстановит никакой фотограф,
кроме единственно изумительного фотографа, превосходящего все человеческие
изобретения: кроме памяти”[14],—
писал мне К.А. Федин 7 декабря 1951 года.
Детство и ранние
юношеские годы проходили в старом Саратове в сложной общественной обстановке.
Да, это был типичный
большой губернский город, город “сарпинки” и “мучных королей”, пыльный, душный
и унылый...
Но ведь это был и
город на великой русской реке Волге, город, который принимал Разина и Пугачева,
город, вокруг которого в 60-е и 70-е годы полыхали мужицкие “картофельные” и
“холерные” бунты, усмиряемые “мелкой пушкой и ружьем”. Город Николая
Чернышевского и Павла Яблочкова. Федин рассказывал, что отец, придя в хорошее
настроение, вспоминал, как Чернышевский приходил в магазин за писчей бумагой,
на которой “переводил немца Вебера”. Город, в котором в 1905 году поднялись на
борьбу с царизмом железнодорожники, металлисты, мукомолы. Город сильных духом и
свободолюбивых волгарей...
“Осенью 1905 года
мне еще не исполнилось 14 лет, но я был охвачен общим возбуждением; вместе со
всем классом участвовал в ученической забастовке, ходил с товарищами в 1-ю
гимназию (где с лишним полвека назад преподавал Чернышевский), “снимать с
занятий” гимназистов; убегал дворами от оцепивших гимназию казаков. Отец
смотрел на мое поведение как на опасное озорство...”[15]
Дома было нелегко...
Отец Александр Ерофеевич, служивший приказчиком у купцов, под конец стал сам
владельцем писчебумажного магазина. “Он был самоучкой, до женитьбы пробовал
писать стихи и всю жизнь имел слабость к немудрящей рифме, собирал религиозные
книги, любил церковность... Быт был строгий, заведенный отцом раз и навсегда,
как календарь. Во всем ощущалось принуждение”[16].
Нарастал конфликт с
отцом. Тихий, скромный Костя оказался неподатливым. Планы отца вырастить
собственное подобие “коммерсанта”, только покрупнее, терпели крах. Своеобразным
проявлением протеста стали побеги из родного дома.
Писатель так
вспоминал эти отчаянные проявления ранней юности: “Бежал в Москву, где меня
отец и разыскал. Эта история, которая очень поучительна, мне самому
представляется очень важным этапом в моем юношеском изначальном бытии. Как-то я
все не соберусь это сделать, описать эту трагическую историю бегства из дома
родительского бог знает куда: к приятелю, в подвал какой-то московский. Такая
есть улица, она жива и до сих пор, Большая Кисловка. Вот оттуда-то меня, к счастью,
мой отец вытащил в Саратов, увез домой”[17].
“Летом 1908 года я
сделал попытку бегства на лодке вниз по Волге, но не довел отчаянного
предприятия до конца...”
В этих сложных
общественных и семейных отношениях формировался характер будущего писателя,
оттачивалось и накрепко укладывалось в “кладовую памяти” его восприятие
сложного и противоречивого мира. Саратовский период — первые 16—17 лет жизни —
был необычайно важным в формировании духовного облика юноши, в освоении им
первых уроков жизни. Не знал тогда юноша мудрых слов Горького: “Человека
создает его сопротивление неблагоприятным условиям жизни”, но, кажется,
следовал им в своей ранней юности.
Отец вернул беглеца
из подвальной комнаты на Кисловке в родительский дом. Кто знает, какие трудные
разговоры шли между сыном и отцом? Отец поставил на своем — продолжать учение в
Коммерческом училище, сын — на своем, но это не будет Саратовское
коммерческое... сошлись на глубоко провинциальном Козлове. Осенью 1908 года
Константин впервые на длительное время покидает Саратов... Но жизнь сложилась
так, что, no-существу, это было прощание с родными местами. В последующем Константин
Федин приезжал в родной город уже на сравнительно короткие сроки. Это были
каникулы студента Московского коммерческого института Константина Федина. В
1914 году отсюда, после третьего курса института, он уехал в Германию для
совершенствования в немецком языке и изучения все той же “коммерции” накануне
первой мировой войны.
В “Письме аспиранту”[18]
К. Федин так писал о целях его поездки в Германию: “Поехал в 1914 году в
Германию с целью усовершенствования в языке. Это не было вызвано моим
каким-нибудь особым интересом к немецкой литературе. При переходе на последний
курс в нашем институте требовалось знание одного языка достаточно совершенное.
Я запустил занятия по языку. Последний срок сдачи экзамена был осенью 1914
года. Я рассчитывал провести лето в Германии, научиться прилично и свободно
говорить по-немецки”[19].
Но у отца, конечно,
была и другая тайная цель — все та же коммерция. Не случайно, по-видимому,
желая приятное сделать отцу, К. Федин посещает карандашную фабрику Фабера,
одним из клиентов которого был Александр Ерофеевич.
[1] Стенографическая запись беседы с К.А. Фединым в 1959 г. Архив П.А. Бугаенко.
[2] Александра Александровна Солонина — сестра К.А. Федина.
[3] Архив Г.В. Рассохина. Л. 1, 2.
[4] Волга. 1967. № 2. С. 23.
[5] Краснодубровский С. Рассказ про старые годы Саратова. Саратов, 1891.
[6] Творчество К. Федина. М., 1966. С. 423
[7] Там же. С. 424.
[8] Волга. 1967. № 2. С. 24.
[9] Федин К. Соч.: В 6 т. 1952. Т. 1. С. 7.
[10] Волга. 1967. № 2. С. 24.
[11] Стенографическая запись беседы с К.А. Фединым в 1959 г. Архив П.А. Бугаенко.
[12] Там же.
[13] Литературные записки. 1922. № 3. С. 27.
[14] Волга. 1967. № 2. С. 26.
[15] Там же.
[16] Стенографическая запись беседы с К.А. Фединым в 1959 г. Архив П.А. Бугаенко.
[17] Там же.
[18] По сообщению профессора В.А. Ковалева, “аспирант”, на письмо которого откликнулся К. Федин, — это аспирант Пушкинского Дома конца 40-х гг. Дмитрий Иванович Рязанов, после аспирантуры работал в ТАСС, умер в 1960-е гг. В письме Б. Я. Брайниной от 7 июня 1948 г. К. Федин просит “предоставить Дм. Ив. Рязанову, работающему над диссертацией о “нижеподписавшемся”, возможность переписать для себя письма Горького ко мне...” (Вопросы литературы. 1978. № 3. С. 188).
[19] Октябрь. 1955. № 8. С. 154.